Тайны старых переплетов: Маленький писатель – большой редактор?

Пауза в моих книжных колонках затянулась, друзья! И прерву я ее неожиданным образом: начну сегодня свой рассказ с книги, которую и не люблю, и не ценю, и даже ни разу не прочитала. Но судя по тому, в каком побитом жизнью состоянии она случайно попала мне в руки (попала, что называется, на сдачу, в нагрузку к желанному двухтомнику), читатели у нее все же когда-то были. 

«Секретарь райкома Шелест все не появлялся. Клейменов не знал, что ему надо предпринять. Он заметил, что народ начал расходиться, хотя собрание только начиналось. Сидящие сзади уходили целыми группами. Кто был поближе к столу, скручивал цыгарки и, под предлогом перекурки, пробирался к дверям, больше не возвращаясь. Срыв собрания нельзя было допустить ни в коем случае. На заседании райкома партии Клейменова сегодня предупредили, что если в ближайшие дни колхоз «Красный Дон» не выполнит план хлебозаготовок и не приступит к сбору семян, все правление будет снято с работы и отдано под суд…». Ну вот как, скажите, такое можно было добровольно читать? Или просто выбор у читателей этого опуса был невелик, пришлось довольствоваться тем, что подвернулось под руку? Кто знает… 

Одним словом, передо мной средненький, серенький, ничем не примечательный производственный роман с характерным псевдолирическим названием «Большой разлив», вышедший в издательстве Ростиздат в 1940 году. И все же я не спешу снимать эту случайную книжицу с полки, хотя своим содержанием она это почетное место совершенно не заслужила. Но у книги есть особенность: на форзаце ее автор, Евгений Поповкин, средней руки советский писатель, оставил трогательную дарственную: «Дорогому Василию Александровичу, тепло и чутко относившемуся к этой книге еще до ее рождения». 

И вот эта-то фраза и заставляет меня каждый раз вспоминать уже совсем про другую книгу: как раз любимую, читанную за жизнь раз тридцать. И вот он, очередной причудливый сюжет литературы: так вышло, что эта великая и любимая мной книга попала к читателю благодаря маленькому писателю Поповкину. Мало того, и остался ведь в истории литературы этот самый писатель Поповкин исключительно благодаря чужой великой книге, поскольку совершил в один прекрасный день редакторский подвиг. Из уважения к этому подвигу, из уважения к роману, увидевшему свет благодаря редактору Поповкину, я и пригрела на полке никчемный «Большой разлив». Пусть стоит. 

А дело было так. В 1963 году Евгений Поповкин, редактор журнала «Москва», решил напечатать несколько рассказов Булгакова. Обратился к вдове, Елена Булгакова была не против, но озвучила условие: гонорары просит по самой высокой ставке, ведь это будет первый и последний раз, когда она вообще получит за данные тексты мужа хоть какие-то выплаты. Кое-что из Булгакова к тому оттепельному времени в стране уже напечатали, и все же любой другой редактор наверняка махнул бы рукой и поискал другие, менее затратные и хлопотные литературные «хиты» для журнала. Но Поповкин не поленился, вступил в переписку с Минкультуры и таки «пробил» для вдовы Булгакова достойный гонорар. Не исключено, что эту настойчивость редактора и отметила для себя Елена Сергеевна: а как еще объяснить ее странный выбор – решив во что бы то ни стало опубликовать наконец лежавший несколько десятилетий в столе главный текст покойного супруга, роман «Мастер и Маргарита», она предложила его не Твардовскому в «Новый мир», не переправила, скажем, за границу. Нет, она отнесла его скучному, консервативному, преданному до мозга костей партии Поповкину в журнал «Москва». И Поповкин, прекрасно понимая, чем все может для него закончиться, начал целую подготовительную кампанию к публикации. И хотя Константин Симонов позже утверждал, что это он уговорил Поповкина напечатать «Мастера» («Только за это тебе в будущем и поставят памятник!»), но это вряд ли. 

Во-первых, сама Елена Булгакова рассказывала Бенедикту Сарнову, что при первом же разговоре о романе Поповкин сказал ей примерно следующее: напечатать такое невозможно, но он понимает, что это, может быть, его единственный шанс остаться в истории литературы. 

Да и слишком уж с большим энтузиазмом редактор «Москвы» взялся за дело: роман был отправлен на читку и рецензию целому ряду писателей, в том числе средненьких, но влиятельных (вроде Льва Никулина). Симонову же рукопись на рецензирование и вступительную статью (тут Поповкин явно решил подстраховать публикацию серьезным литературным авторитетом) вручили чуть ли не обманом. Вроде как Симонов и дал согласие на рецензию, но все тянул время, текст не читал, и тогда сама Елена Булгакова, явившись к Симонову перед его отъездом на отдых, подложила рукопись в чемодан, рассудив, что на отдыхе через несколько дней писатель потянется к книге и за неимением другого прочитает роман. 

Но, собрав все рецензии и заполучив восторженную вступительную статью Симонова, Поповкин принимает очень рискованное и опять-таки нелогичное для «непробиваемого и косного» человека решение: нет чтобы выпустить «Мастера и Маргариту» быстро, не дав никому опомниться. Он растягивает публикацию на два номера, причем начало романа печатает в предпоследнем номере за 1966-й год, а продолжение – в первом номере за 1967-й, с паузой в пару месяцев. Ход был, возможно, маркетинговым: с таким анонсом подписка на 1967-й выросла у журнала в разы! Но за эти несколько месяцев вокруг первой публикации «Мастера и Маргариты» вскипел такой ажиотаж, понеслись такие волны, что по причинам цензурным вторую часть пришлось резать, примерно на 14 000 слов. 

Что уж там пережил за это время сам редактор Поповкин, знает один Бог. Но вылетевшее булгаковское слово пошло гулять по миру, и загнать рукопись назад в стол не в силах был уже ни один, даже самый принципиальный цензор. Поколение постарше наверняка помнит: те самые журналы было нереально достать. Их фотографировали, перепечатывали на машинке, переписывали, но даже в таком самиздатовском виде давали почитать на ночь-две, да и то с уговорами. «Мастера и Маргариту» зачитывали до дыр – и зачитывают по сей день по всему миру. Это самый известный и самый востребованный русский роман XX века. И хотя всегда находятся люди, которые с упорством, достойным лучшего применения, пытаются развенчать культовую книгу, подходя к ней то с одной, то с другой идеологической отмычкой, роман Булгакова уже давно как рафаэлевская Мадонна: сам выбирает, кому нравиться, а кому нет.

 

 

А о Поповкине, его напечатавшем, мне осталось сообщить еще такую важную вещь: как стало ясно позже, он принимал решение о публикации, зная, что смертельно болен и долго не проживет. «Он уже никого и ничего не боялся», — объяснял Симонов. И действительно, буквально через год редактора «Москвы» не стало. Видимо, было в этом человеке, тихо плодившем производственные повести, что-то большое и глубокое, потаенное, включая редакторский вкус. 

И напоследок маленькая личная история. Конечно же, я очень хотела добыть первую публикацию «Мастера и Маргариты», и когда кто-то из знакомых чистил дачные журнальные залежи, мчалась стрелой в робкой надежде найти там желанные номера 1960-х. Но нет. Охоту за двумя номерами «Москвы» вместе со мной вели сотни антикваров, библиофилов и поклонников Булгакова. 

Но вот не так давно на обычной столичной барахолке, приглядываясь к пыльной стопке книг, уроненной между самоварами и ржавыми тазами, я разглядела в самом ее низу слово «Москва». Изогнувшись в три погибели, балансируя на одной ноге и стараясь не задеть жестяной монблан, я перебрала всю стопку и докопалась наконец до самого ее основания. Не буду описывать свои чувства, умолчу и о смешном ценнике, озвученном продавцом (в этот день мне везло, как никогда): то были они, два вожделенных номера с первой публикацией «Мастера и Маргариты». 

И по их чистым, светлым обложкам, бодрым корешкам, страничкам, по которым не гулял бессонной ночью карандаш восторженного почитателя, легко можно представить: их бережно хранил библиофил, знающий ценность первых публикаций. 

Теперь «Москва» стоит у меня на полке. А напротив в соседнем шкафу побитый жизнью «Большой разлив». И не поднимается у меня рука убрать его в дальний балконный угол. 

Читайте в рубрике «Тайны старых переплетов»:

Этот развесистый Задонский

Горе-бизнес Александра Куприна

Двойная жизнь обэриута, или Редактор «штурмует» Зимний

Мой друг Николай Лапшин, или Одна минута славы

Ошибка антиквара и мудрость Жуковского

Помни Риту, или книга с приданым