Каюсь: слишком уж затянулись каникулы у моей книжной колонки. Правда, повод для каникул был более чем достойный – но об этом как-нибудь в следующий раз. Итак, мучимая чувством вины перед вами, дорогие заждавшиеся читатели, я твердо решила угостить вас каким-нибудь редким, необычным и красивым книжным блюдом. Думала-думала, и тут взгляд мой упал на полку, где в картонной коробке отлеживалась после великого почтового путешествия и адаптировалась к весеннему климату моей квартиры совершеннейшая книжная редкость, настолько важная для истории русской книжной иллюстрации и детской литературы, что без нее эту историю просто невозможно пересказать. Нашла я эту книгу случайно, в ней было утрачено и восстановлено предыдущим владельцем несколько страниц, к счастью, не самых важных.
Будь это любая другая книга, серьезный коллекционер, сочтя экземпляр дефектным, прошел бы мимо и продолжил поиски другого, без утрат. Но не в этот раз! Во-первых, детские книги крайне редко доходят до нас в прекрасном состоянии, ведь маленькие читатели мнут их, рвут, разрисовывают и вообще, как говорится, творчески осваивают: такова книжная судьба. Во-вторых, книге, о которой идет речь, больше ста лет. А в-третьих, перед нами подлинная веха книжной истории и один из краеугольных кирпичей советской детской книги: за это экземпляру можно простить даже дефекты.
А теперь к делу. Просто представьте себе: на дворе 1917-й год. В разгаре Первая мировая война, а в России еще и революция. Страна погружена в хаос, все меняется на глазах, никто толком не понимает, куда повернет история, и что принесет завтрашний день. Быт стремительно разваливается, исчезают продукты, одежда, вообще все. Разруха в клозетах, разруха в головах. Идет слом царской России, трехсотлетней монархии, одни в ужасе, другие в азарте: что-то всех ждет дальше, впереди?
Казалось бы, в такое время не до книг. Но происходит нечто удивительное: несмотря на проблемы с бумагой, бытовую неустроенность, забастовки, печатные станки пашут на полную мощь. За газетами выстраиваются очереди, на население льется поток всевозможной политической литературы, переводной литературы, мемуаров и исторических трудов, на бешеных скоростях издается иностранная и отечественная классика, затеваются многочисленные дешевые и массовые серии… Момент уникальный: продолжают работать все издательства старой, царской России, но уже как грибы после дождя растут новые частные издательства, книга в этот момент вообще самый ходовой товар, любимый у спекулянтов. Тем временем в стране уже набирает обороты, как мы бы сказали сейчас, культура отмены: на свалку истории пытаются отправить все символы трехсотлетней эпохи Романовых, царизма и самодержавия, начиная с праздничных традиций.
… И вот в это самое время, а точнее, в сентябре 1916 года, писатель Корней Чуковский (он же Николай Корнейчуков) едет вместе с Максимом Горьким на дачу к Репину, а по дороге они склоняют на все лады бездарную детскую литературу, хлынувшую на рынок.
— Детскую литературу делают ханжи и прохвосты. И разные перезрелые барыни…, — горячится Горький. — …И рисунки в детских книгах должны быть высочайшего качества – не каракули каких-нибудь Табуриных, а Репин, Добужинский, Замирайло…
Чуковский слушает все это и потирает руки. Он чем дальше, тем больше с головой погружается в детскую литературу, и ему ужасно хочется взять и собрать под одной обложкой для детей всех лучших писателей и художников. А у Горького есть издательство «Парус» и авторитет: все складывается лучшим образом.
Сам Чуковский начинает обход писателей, предлагая всем звездам литературы, от Брюсова до Маяковского, написать что-нибудь в детский сборник. По художественной части в бой бросается тяжелая артиллерия – идеей удается заразить Александра Бенуа, не только прекрасного графика, но еще и увлеченного редактора, к тому же питающего давнюю слабость к детской литературе (и уже сотворившего в ней свой шедевр, свою красивейшую «Азбуку»). Сборнику уже даже придумали название «Радуга», порадовавшее Горького.
… Затея прекрасна, но эпоха, но время! Все идет наперекосяк: из-за проблем с бумагой и забастовок издать альманах, как планировалось, весной 1917 года не получается. До печати дело доходит только в начале 1918-го. Книга выходит зимой: какая уж тут «Радуга»! Что же делать? Выход найден на коленке: сборник срочно переименовывают в «Елку», и бедному Александру Бенуа спешно приходится рисовать фронтиспис – эту самую елку, чтобы хоть как-то связать альманах с названием. Елку на обложку заказывает и молодому художнику Владимиру Лебедеву. При этом редакторы-составители напрочь забывают о мольбах издателя Максима Горького, который требовал: «Пожалуйста, никаких вифлеемов. Побольше юмора, даже сатиры».
Но какое время, такая и редактура: в сборнике «Елка», который в итоге вышел тиражом 5000 экземпляров, собрав под одной обложкой весь цвет русской литературы и графики, сатира причудливым образом смешалась с «вифлеемом», а на соседних страницах оказались люди и тексты, которые в жизни, может быть, не смогли бы без скандала выпить вместе и чашку чая. В этом сборнике художественный процесс словно застигнут врасплох: художник Владимир Лебедев в 1917 году увлечен кубизмом и пока не нашел свой знаменитый стиль, его обложка и иллюстрации в «Елке» удивляют ломаными экспрессивными линиями, такой же ломаный, колючий, как елочные иголки, лебедевский шрифт на титуле.
А вот контртитул на развороте рисовал другой великий график – Сергей Чехонин, и он совсем в другой стилистике: характерный для Чехонина травяной причудливый орнамент, тонкий летящий шрифт, словно сошедший со страниц дорогих кнебелевских изданий из какого-нибудь сытого 1913-го года. Второпях два раза на одном развороте упомянут Бенуа: и в этом какая-то злая ирония, поскольку сам он остался очень недоволен собственным фронтисписом, да и в целом сборником, и даже просил не упомянуть о своем редакторстве. Но нет!
Чем был недоволен Бенуа, понять можно: его уютная елка с ангелами, паровозиком, кошкой плохо вписывалась в суровую реальность 1917 года. Да и Рождество вместе с буржуазной елкой начали потихоньку отменять. К тому же рядом с изящным, уютным фронтисписом соседствует сказка Горького «Самовар», проиллюстрированная Юрием Анненковым, который уже давно получил прививку кубизма, футуризма и рисует то, что мы сейчас называем авангардом.
Именно таким и получился весь сборник! Тексты для него дали такие писатели, как Максим Горький, Алексей Толстой, Саша Черный, Корней Чуковский, В. Брюсов и совершенно забытые ныне проходные писатели. Под одной обложкой сошлись иллюстрации Ильи Репина и Мстислава Добужинского, Алексея Радакова и Владимира Конашевича, Юрия Анненкова и Сергея Чехонина, Ивана Пуни и Владимира Лебедева… Все это люди разных поколений, разных эстетических вкусов и степени, скажем так, художественной зрелости.
Репина, например, за глаза собратья по цеху называют безнадежным прошлым и маэстро в отставке. В сборник он дает акварель, написанную еще в 1870-х годах. Алексей Радаков, прекрасный карикатурист и один из отцов отечественного комикса, наоборот, в самом расцвете творчества и на пике признания. Его иллюстрация в сборник – это тоже карикатура.
Модерн в России к 1917 году уже подошел к концу: сейчас мы это знаем, но в сборнике «Елка» мы еще видим его последние усилия – вот вам и ангелочки Бенуа, и изысканные силуэты Замирайло.
А у Владимира Лебедева и Владимира Конашевича, наоборот, все впереди. Они еще не нашли свою манеру, но Лебедев уже эмоционален, а Конашевич, воспитанный в недрах «Мира искусства» лично Бенуа, уже нащупывает свою фирменную экспрессивность.
— Хочу Добужинского! – намекнул в свое время Чуковскому Горький. Есть, есть в «Елке» и Добужинский, но в каком же странном графическом амплуа: он автор карикатурного ребуса грубоватого содержания. Маленькому читателю предлагают сложить вместе «Ночь», «Ной» «Сто рож» и получить разгадку «Ночной сторож». До такого не додумается даже взрослый искушенный человек.
Но это, конечно, художественная игра-обманка: по-видимому, авторам сборника просто очень уж хотелось изобразить эти самые «сто рож» — сто лиц художников и писателей, оказавшихся в сумбурном и смутном 1917-м в одном ковчеге. И, добавлю от себя, под одной обложкой самого невероятного, причудливого, странного детского издания в отечественной истории.
Больше никогда под одной обложкой эти люди не собирались. Каждый пошел своим путем, и кто-то оказался за границей (одни нашли себя и там, другие канули в лету), кто-то остался дома, поддержав революцию (одни, пройдя через огонь и воду, дожили до старости, стали признанными советскими графиками, другие попали под жернова репрессий, и имена их забыты). Но по иронии судьбы изданием, которое, как фотография, взяла и запечатлела это сумеречное состояние перехода, эклектики, ухода модернистских традиций и зарождения авангарда, стал альманах «Елка», рожденный вопреки всему и почти на коленке.
Мало того: так уж вышло, что эта самая «Елка» оказалась последней детской книгой царской России и первой детской книгой Страны Советов. Не только по датам!
Так что сейчас ее любят сравнивать с гоголевской «Шинелью»: мол, именно из «Елки» вышла советская детская книга и иллюстрация. И зря, получается, так переживал Александр Бенуа: ну и что, что фронтиспис слабоват – зато какой долгоиграющей получилась, посмотрите, эта случайная проектная редакторская работа.
Читайте в рубрике «Тайны старых переплетов»:
Горе-бизнес Александра Куприна
Двойная жизнь обэриута, или Редактор «штурмует» Зимний
Мой друг Николай Лапшин, или Одна минута славы
Ошибка антиквара и мудрость Жуковского
Помни Риту, или книга с приданым
Сага в трех автографах, эпизод третий: Как НЕ ссорились Сергей Владимирович и Сергей Петрович
Петербургский текст Александра Бенуа, или Приключения одного книжного шедевра
Три лайфхака из книжкиной больницы
