Свершилось, друзья! Колонка главного редактора (вместе с самим главным редактором) выходит из отпуска, и мы с вами возвращаемся в необозримый мир книжных историй и библиофильских штучек.
В отпуске было много событий – например, мне довелось выступить с маленькой лекцией о том, как Александр Бенуа создавал свой цикл иллюстраций к пушкинскому «Медному всаднику», на ярмарке-фестивале «Тверской переплет». А сегодня по многочисленным просьбам трудящихся, прогулявших эту субботнюю вечернюю встречу (я их понимаю), представлю-ка я некую текстовую выжимку лекции.
Итак, почему именно «Медный всадник», и почему Бенуа?
Ну хотя бы потому, что до уважаемого Александра Николаевича пушкинский текст толком и не иллюстрировали. А те картинки, которые прилагались к тексту в разного рода дешевых изданиях и гимназических хрестоматиях, назвать иллюстрациями язык не поворачивается. Собственно говоря, отношение к книжной иллюстрации как к роду книжного и графического искусства, к явлению самостоятельному и сложному, сложилось в России только в начале прошлого века – как раз благодаря работам того же Бенуа, Добужинского, Митрохина, Нарбута и прочих замечательных художников-современников.
А во-вторых, «Медный всадник» сам по себе крайне сложный, но при этом необычайно важный для русской литературы текст. Это краеугольный камень так называемого петербургского текста русской культуры, квинтэссенция всего петербургского мифа. Что же это за миф?
Дело в том, что с начала основания Петербурга параллельно жили и развивались две концепции города. Одну культивировала культура высокая, официальная: это миф о прекрасной северной Пальмире, граде Петровом, победе человеческого духа, разума, воли над слепым природным хаосом, предопределенностью российской судьбы. Вызрел миф при Екатерине Второй, что неудивительно: на дворе была эпоха Просвещения с идеями окультуривания природного начала, и Петербург тут был просто наглядным пособием по классицизму!
А вторая концепция, народная, низовая, была насквозь апокалиптической и крутилась вокруг легендарного проклятия несчастной супруги Петра Евдокии Лопухиной, которая якобы изрекла: «Петербургу быть пусту!».
Итак, с одной стороны – прекрасная северная столица, роскошь и красота, мощь и творчество. А с другой – проклятый город, город на болоте, стоящий на костях, вызов Богу, детище царя-нехристя, не любившего русское, а любившего иноземцев.
Пушкин, восприимчивый наш гений, умудрился расслышать главное: любовь к Петербургу с привкусом страдания, завораживающая его роковая красота – это не две разных истории, а одна. Ее-то он и рассказал в «Медном всаднике», и получился многослойный текст, ода Петербургу со слезами на глазах. С тех пор только так его в русской культуре и пропевали: Питер – это величие, фантастика, красота, но и муки маленького человека, поганый климат, постоянная рефлексия на тему соотношения инидивидуума и государства, природы и культуры, камня и воды, человеческого и автоматического…
…Стоп: ну и представьте теперь, что вот это все Александру Бенуа, получившему в 1903 году заказ от «Кружка любителей русских изящных изданий», нужно было каким-то образом проиллюстрировать. И опираться в своем книжном креативе ему было, на минуточку, не на что – не у кого-то что-то стоящее даже подглядеть.
Каким видел Бенуа свое издание «Медного всадника», мы знаем из его «Воспоминаний»: художник представлял небольшую изящную книжечку в духе альманахов пушкинского времени – а это весьма скромные, лаконичные издания. Ему хотелось, чтобы на каждой странице было по иллюстрации, и иллюстрации начинали страницу.
Итак, он приступил к работе и нарисовал 33 иллюстрации. Заказчик, однако, оказался капризным – дело в том, что в Кружок входили в том числе весьма почетные старцы, помнившие чуть ли не самого Пушкина. Обнаружив схематичный портрет поэта на одном из рисунков, они его забраковали и потребовали переделать – уж больно не похож! Но молодой нахал уперся рогом и наотрез отказался вносить правки. В итоге, цитируя классика, погиб и кормщик, и пловец. Все разругались, а книга не вышла.
Зато тут как тут оказался Дягилев, издатель журнала «Мир искусства», который в одном из номеров 1904 года выпустил пушкинскую поэму с иллюстрациями Александра Бенуа. Публика в общем и целом была в восторге. Критика во мнениях разошлась. Но все почувствовали, что стали свидетелем большого явления. Так еще книги не иллюстрировали!
Что же мы видим, листая журнал «Мир искусства»? А видим мы, что Бенуа вовсе не пошел прилежно вслед за пушкинским текстом. Точнее, восприняв его многослойность, все его мотивы, он не стал переводить на язык графики каждую его букву. С каждым местом, упомянутым в «Медном всаднике», у петербуржца Бенуа были связаны личные воспоминания. Человек, чей папа был одним из маститых строителей-архитекторов Петербурга, мог водить по городу экскурсии с закрытыми глазами. И вот мы вместе с Бенуа и его иллюстрациями путешествуют по «уровням» петербургского ландшафта: то выбираемся на просторы Невы, городских площадей и взморья, то ныряем в интерьеры квартир и питерских «углов», а заодно погружаемся во внутренний мир типичного питерского обитателя. Это задает весь ритм серии иллюстраций. При этом художник разглядывает все ипостаси Петербурга. Пушкин пишет о красоте парадов и народных гуляний? Вот, пожалуйста, на две иллюстрации разбита панорама, и, как в кино, на читателя из «кадра» выпрыгивает гуляющий человек, данный крупным планом и лихо обрезанный: что само по себе во времена Бенуа было еще неслыханной дерзостью. Художник показывает театральность Петербурга.
В «Медном всаднике» Пушкин очень тонко играет с художественной реальностью, то погружая читателя в текст, в историю Евгения, бросившего вызов Петру – то выдергивая его в самые пиковые моменты из текста различными отступлениями, обращениями к современности. Одним словом, ни разу не дает забыть, что перед нами – текст, а не сама реальность.
Современников Пушкина эта особенность «Медного всадника» раздражала. А Бенуа, наоборот, вдохновила. Но и ему прилетело в итоге ровно за то же самое: критикам не понравились, например, монохромные рисунки, ироничные, в духе эмблем XVIII века, которые в их понимании не сочетались с остальными тоновыми иллюстрациями. Вот, например, карикатурный писатель Хвостов сидит на облаках. Какое-то издевательство! Ведь мы только что читали про страшный потоп и рыдали над горькой судьбой чиновника, потерявшего невесту! К чему цинизм?
Но именно в этой сочетаемости несочетаемого, трагедии об руку с фарсом, ирреальности происходящего, фантастике и заключается вся тайна петербургского мифа! Это открыл Пушкин, понял Бенуа, а потом уже от него восприняли все поздние иллюстраторы «Медного всадника».
А еще всех впечатлила сцена погони Медного всадника за Евгением, словно разложенная в графике по законам монтажа и кинокадра – хотя ничего этого Бенуа, конечно, не знал. Он просто пытался добиться динамики, чтобы и у читателя, как у пушкинского Евгения, заиграл в ушах назойливый, непрекращающийся топот конских бронзовых копыт.
Бенуа был недоволен. Не о журнале он мечтал! И вовсе не так хотел расположить свои иллюстрации на страницах: в «Мире искусства» они разного размера, нет ни заставок, ни концовок, многие даны в тексте, визуально его разрывая.
И художник продолжает работу. Тем более что опять замаячил заказ на полноценную книгу. Бенуа рисует фронтиспис, совершенно гениальный: мрачные тучи, спотыкающиеся о тень Петра, бегущий в панике человечек, нависающий над ним истукан, и все это в переливах и мерцании акварели… Ну красота же!
А кроме этого, он делает еще 6 новых иллюстраций. Но книга снова не выходит.
Третья же попытка издать полноценную книгу с рисунками художника натыкается на непредвиденное препятствие – революцию! Бенуа уже переработал все, что нарисовал к тому времени к пушкинской поэме, уже дело дошло до типографии – между прочим, лучшей, Голике и Вильборга: но разыгрались известные события, всем стало не до книг, а типографию национализировали.
Пока все это происходило, в далекой Германии, где несколько лет после революции был бум русского книгоиздания, а наша эмиграция едва не захватила книжный рынок, мюнхенское издательство Orchis Verlag вдруг вздумало издать журнальную версию иллюстраций Бенуа. Автора не спрашивали, но давние его пожелания при этом учли. Книжечка получилась малоформатной, лаконичной, каждая страничка в ней открывается иллюстрацией. Часть тиража вышла с тоновыми иллюстрациями, часть с монохромными (и Бенуа по взмаху немецкой руки стал вдруг очень напоминать Добужинского с его монохромными иллюстрациями к «Белым ночам» Достоевского). Заставок и концовок в этом издании, увы, нет: что разрушило авторскую концепцию многоголосья, разных графических языков для разных пластов пушкинского текста.
Ну а в России в 1923 году наконец свершилось долгожданное для Бенуа событие: Комитет популяризации художественных изданий выпустил «Медного всадника». Тираж 1000 экземпляров, суперобложка, два вида плотной хорошей бумаги, альбомный формат — все в ней прекрасно. В книге, как и в поэме, заправляет пространство: это по-питерски.
Как же Бенуа переработал свою серию. Во-первых, исчезли детали, исчезла обильная суетливая штриховка. В рисунках появился «воздух», акценты, они стали графичнее. Во-вторых, на досках, с которых делались печатные формы, Бенуа оставил посвящения: невесте, друзьям Баксту и Всеволожскому, многим другим. Это сделало серию очень личной: художник вот так запросто обозначил присутствие рядом с пушкинскими строками, что казалось когда-то непредставимым. В-третьих, Бенуа мучает недалекого перфекциониста, расставляя одна за другой иллюстрации в разной технике. Перфекционист морщится и негодует, думая, что ленивый художник свел в один файл черновики. Но на деле это зрелая, выстраданная концепция — потому что именно такой, сталкивающий разные стили, мотивы и цитаты, пушкинский текст. Таков и город, главный герой поэмы, столь любимый Пушкиным и Бенуа.
И хотя художника ругали за то, что он, мол, задавил великого поэта, но в конечном счете все признали шедевр. И если мы посмотрим любые иллюстрации к «Медному всаднику», появившиеся с тех пор, то увидим: все художники ведут невольный диалог со знаменитым изданием 1923-го года. Ну а легендарный фронтиспис кто только не перерисовывал!
В любом книжном собрании «Медный всадник» 1923-го года — это маст хэв. А за именные экземпляры (когда на книге в типографии при печати указано, для кого она предназначена) разгораются страшные аукционные бои. Недавно, например, именной экземпляр художницы Остроумовой-Лебедевой был продан за…
Нет, не скажу: поберегу ваши нервы. Про деньги — это в другой блог, где мой коллега очень интересно рассказывает о монетах. Мы же говорим о книгах и искусстве: а оно, как известно, бесценно…
Читайте в рубрике «Тайны старых переплетов»:
Горе-бизнес Александра Куприна
Двойная жизнь обэриута, или Редактор «штурмует» Зимний
Мой друг Николай Лапшин, или Одна минута славы
Ошибка антиквара и мудрость Жуковского
Помни Риту, или книга с приданым
