Тайны старых переплетов: Как закрыть тему, или Искусство граттажа

Меня тут справедливо упрекнули, что я в моей колонке угощаю читателей разной книжной экзотикой. Действительно, пора, пора перейти к основным книжным «блюдам», к изданиям, которые являются легендарными, этапными и должны стоять на полке у каждого уважающего себя библиофила.
В истории русской книжной иллюстрации много прекрасных глав. Но случаются у книжных графиков порой такие творческие удачи, про которые говорят: «Ну все, эту тему он закрыл». Как, к примеру, иллюстрировать «Гаргантюа и Пантагрюэля» после Доре? «Медного всадника» после Бенуа? Маршака после Лебедева? И так далее, и так далее…

Список великих иллюстраций, подошедших к тексту как ключ к замку и обрекших всех поздних иллюстраторов произведения на творческие муки, можно продолжать…  Но мы лучше перейдем к книге, которую я сегодня выбрала на полке для рассказа.

Удивительно, но замечательный художник и график Мстислав Добужинский, одна из главных звезд так называемого Серебряного века, в своих воспоминаниях, довольно обширных и при этом, замечу, очень легких для восприятия, пишет обо всем на свете: много о театре, об отце, о путешествиях по Европе, но молчит о своей книжной графике. Как придумывались и рисовались иллюстрации к повести «Белые ночи» Достоевского, вышедшей в 1923 году в библиофильском издательстве «Аквилон»? Об этом, увы, мы толком ничего и не знаем.

Между тем, это воистину великая книжная графика, столь мощная, что любой иллюстратор Достоевского поневоле вынужден отталкиваться от нее и обречен на сравнение с шедевром. Тут надо учитывать вот такую важную вещь: до этой книжечки «Аквилона» Достоевского толком и не иллюстрировали. Это в общем-то даже не приходило никому в голову, поскольку книжная иллюстрация в России в XIX веке считалась все-таки украшательством, неким излишеством, делом гламурным, для солидных господ, детских и женских будуаров.

Гоголь, например, всячески противился иллюстрированию своих «Мертвых душ», из-за чего знаменитые ныне иллюстрации Агина вышли сначала отдельным альбомом, помещать их в книгу автор запретил. Ну а Достоевский, по-журналистски дорывшийся до самой глубинной прозы жизни (так казалось современникам), и книжная иллюстрация находились с точки зрения человека XIX века совершенно на разных полюсах. Чтобы не просто прочитать, но еще и увидеть его тексты, русской культуре сначала пришлось окунуться в революцию, когда все сюжеты Достоевского и его художественные образы вдруг обрели кровь и плоть, стали самой что ни на есть реальностью.

Чтобы понять, как Добужинский пришел к своей графике «Белых ночей», стоит для начала взглянуть на его серию литографий «Петербург в 1921 году»: на этих литографских листах любимый, обожаемый Добужинским город застигнут в разгар мучительных, фантасмагоричных перемен. Чего стоит одна укутанная и помещенная в футляр античная статуя в Летнем саду, занесенная снегом, пугающе глядящая одним глазом на читателя. Это очень тревожная серия: а ее главный герой, город, находится в состоянии шока. И вот эта внутренняя драма, сильные переживания, острое восприятие Петербурга как пространства живого, эмоционального и страдающего, и стало основой великой сюиты Добужинского к «Белым ночам».

Другого ключа к повести Достоевского, впрочем, и не было: ведь в ней ничего и не происходит. Ну познакомились молодые люди, бродят ночами по пустому городу, изливают друг другу душу, а потом она уходит со своим женихом. Сюжет повести-это внутренняя жизнь героя-мечтателя, одинокого обитателя питерского «угла», и она как раз сложна, динамична, драматична. Основа повести — клубящиеся эмоции. И основа сюиты Добужинского — смена эмоциональных состояний. Но главный герой у него не человек, а город: Петербург. Из рисунка в рисунок на переднем плане решетки, улицы, ряды домов, мосты, перспективы.

И герои, практически не прорисованные, а только намеченные буквально несколькими штрихами, становятся частью постоянного меняющегося городского пейзажа. Более того: в основном мы видим их сбоку или со спины. Но все понимаем и про них, и про их состояние.

Вот, склонив голову и сложив руки, идет Настенька, и мы сразу почему-то догадываемся: на улице ни души, тихо, и героиня погружена в себя, в свою печаль.

А вот небольшая заставка: темные массивы домов, несколько горящих окон. О чем это? Ну, например, о том, что Петербург отбыл на дачи, а в этих маленьких углах с тусклым светом не спят такие же одинокие мечтатели, как герой повести.

А вот и герой: судорожно сжав картуз, ссутуленный, он стремительно идет. По небу тревожно бегут тучи, и мы как-то сразу понимаем, что в спину герою дует колючий петербургский ветер, и ему тяжко наедине со своими грустными мыслями. А вот он, маленький и несчастный, теряется в косых струях дождя, так что глаз не сразу его и находит.

 

 

Так на рисунках Добужинского состояние города неразрывно связано с состоянием человека. А еще это невероятно красивая работа. Экспрессии, резкости линий и контраста Добужинский добился с помощью техники граттажа: белый лист покрывался черной тушью, а потом художник прорисовывал-процарапывал по нему пером. То есть рисовал не черным по белому, а «вынимал» белые пустоты. Такая техника помогла создать образ сурового сумеречного Петербурга: линии получались резкие, рваные. А на мелованной бумаге цвета слоновой кости, где при наборе осознанно оставлены большие поля, и вообще много «воздуха», все это рождает эффект прозрачности. Петербург на рисунках словно светится изнутри, и тот, кто видел хоть раз местные белые ночи, конечно же, узнает этот сумеречный свет. Кстати, скоро май, а там июнь со своими северными белыми ночами: так что все это можно будет буквально через полтора месяца увидеть воочию.

Ну а книга «Аквилона» в 1923 году вышла, и сразу стало понятно: начинается новая эпоха в истории, культуре и в книжной иллюстрации. В работе Добужинского все без споров признали шедевр, этапную для русской графики вещь. С тех пор «Белые ночи» Достоевского иллюстрировали многократно, но все художники были обречены иметь дело с одной и той же концепцией: город, его настроение, и одинокие герои, ведущие с ним бесконечный диалог.
Уж кто-то, а Добужинский, который буквально через год после выхода книги покинул страну и любимый Петербург, хорошо знал это состояние.

Книгу «Аквилона» несколько раз переиздавали, но положив рядом репринт и оригинал, сразу видишь, в чем ценность первых изданий: например, вот этот репринт потерял в формате, а с размером ушел «воздух», белого стало меньше, и потерялся эффект прозрачности. Так что зря в 1981 году вдруг решили сэкономить на финской мелованной бумаге. Кстати, она тоже проигрывает благородной матовости оригинала…

Так что со времен Добужинского многое измельчало. Но Достоевский, как говаривал кот Бегемот, бессмертен. Впрочем, это уже другая книга и совсем другая история.