Артисту Тверского ТЮЗа Александру Романову вручили медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» первой степени.
У него есть такая же – второй степени, но когда ее дали, не помнит, как и даже приблизительную дату присвоения ему звания заслуженного артиста России, не говоря уже о других многочисленных наградах.
– Саша, есть две категории людей, которые с повышенным вниманием относятся к званиям, медалям, грамотам, – это военные и артисты. Ты почему выбиваешься из этого ряда, почему не радуешься?
– Мне как-то все равно: ну, оценили и ладно. Я не стремился никогда к этому: если ты хороший артист, то это главное и вполне достаточно. А все остальное – так.
– Какая твоя первая награда?
– Да не помню я! Грамоты лежат в шкафчике. Есть областная медаль «За заслуги в развитии Тверской области», есть городская имени Михаила Тверского. Приятно, конечно: вручают, улыбаются, помнят, значит. Но я всегда говорил и буду повторять: сейчас ты – первый артист, а завтра, возможно, – никто. Профессия изменчива, в возраст входишь, ролей становится мало, хотя есть роли, от которых отказываюсь. Если назначают, понятно, играю, но сам не рвусь, не ищу, не прошу. Звание заслуженного артиста не показатель ничего.
– Есть такая награда, которая высоко приподняла бы тебя в собственных глазах?
– Был период, когда я только пришел в театр и сыграл в «Стульях», спектакле итальянского режиссера Франко Пассаторе. Критики из Москвы думали, что я заслуженный артист. У меня самая маленькая категория, говорил я, вторая. Вот их слова было приятно слышать… Сыграл в последней премьере Джона Сильвера, и очень неуверенно свою работу оцениваю. Но пока были только прогоны и премьера, надо еще сыграть.
– Приходилось слышать такое мнение: есть детские спектакли и есть взрослые, по определению более высокого уровня. «Остров сокровищ» попадает в разряд детских.
– Как это? Чье это мнение? Говорят и обратное, что для детей играть сложнее, чем для взрослых. И то, и другое – только суждение, а артисту надо просто честно работать, искать, репетировать. В этот момент о зрителе не думаешь: он появляется потом… Когда хвалят, естественно, приятно. Но аплодисменты никогда не заменят собственной оценки. Когда я играл «Самоубийцу», зал затихал. Я знаю эти моменты, когда ты берешь зал, владеешь им и делаешь все что хочешь, любые паузы: зритель твой. Так было и в «Кабале святош». Как-то на гастролях один актер предложил мне на спор в спектакле, где я тогда играл Змея Горыныча, сделать паузу в сцене, где ее ставить было негде. Я выиграл спор, и зал затих. Это я к тому, что за сорок лет, которые ты на сцене, можно научиться чувствовать зал. Хотя владение профессией мешает, чем старше становишься, тем сложнее играть: уходит детский наив, ощущение первозданности. Когда молод, жизнь воспринимаешь по-другому. Есть моменты, когда жизненный опыт не дает, а отбирает.
Особый режиссер Вероника Вигг
– В каком спектакле выходить на сцену особенно радостно?
– В «Головлеве»: спектакль интересен, он все время разный. Очень люблю «Чайку», Вероника сделала изнутри особую атмосферу – за кулисами все ведут себя тихо, очень трепетно. «Грозу» тоже люблю, «Остров сокровищ». Вероника для нашего театра особенный человек. Она умеет загрузить актера, причем делает это ненавязчиво: у нее абсолютно нет диктаторских замашек – на репетициях отводит актера в сторону и что-то ему нашептывает. Все так деликатно, с доверием к человеку. Главное, она очень любит актеров, и они это хорошо понимают и заражаются этим чувством.
Началось с того, что она стала ставить у нас «Сны о кошках и мышах», странный спектакль, в котором не было сюжета. Критики говорили, что там не за что ухватиться. А мы его любили, мне очень нравилось играть эту ведьму. Но он не так много шел.
– У нее все спектакли странные.
– Она видит по-особому. Но так любой режиссер должен видеть.
– Некоторым не дает покоя портрет Терешковой в ее спектакле «Гроза».
– Портрет – просто знак времени. Она, видимо, не хотела окунать рассказ в 21-й век, взяла советский период и повесила портрет героя, космонавта, который вырвался за пределы привычного.
По-старому давно уже не играют Островского, разве только в Малом театре. Взгляд должен быть более современным, тем более в детском театре. Но каждый воспринимает в меру своего интеллекта и дает свою трактовку.
– Можно сказать, что с приходом этого режиссера в театре начался новый период?
– Да. Многие артисты захотели с ней работать. Ее спектакли слишком отличаются от других, она выбивается из привычного, у нее особый, свой взгляд. Вероника больше педагог, и актер быстро понимает, как режиссер относится к нему лично. Подкупает и то, что она зависит от актеров, и при этом человек с железной волей: четко знает, куда идет. Самое привлекательное в ней – готовность прийти на помощь артисту, если он не тянет роль. Исходя из его возможностей, может что-то поменять в спектакле. Но не сдаст артиста, не перешагнет через него.
– Ты занят во всех ее спектаклях, что нельзя сказать о других постановках последних сезонов.
– Приезжают, спрашивают, не хотел бы я работать с ними. Часто отвечаю: не хочу. Мне не интересно. Хотя репетировать всегда горазд, невзирая ни на какую роль. Важно, кто партнер, кто – режиссер.
– А пьеса?
– Да, это первоисточник, но можно придумать. Иногда из дурацких пьес получается что-то хорошее, но это зависит от личности режиссера и актерского состава. Я надеюсь, вернется актерский театр. Но режиссеры думают не о содержании, а о том, как они технически воплотят свою идею. Получается красиво, но бессмысленно, когда стремятся прежде всего к самореализации, когда все строится на картинках. В одном детском спектакле насчитали семь героев компьютерных игр. Что ж получается, театр – это приложение к компьютерным играм? Театр другой вид искусства, он говорит о человеке, его внутренних проблемах. А если мы пойдем по внешней стороне… Да, ребенку нужен визуальный ряд, надо держать его внимание. Но можно делать это не только с помощью видео и танцев-шманцев, а используя, извините, актерское мастерство.
Свободное окно
– Большую часть твоей жизни занимает преподавательская деятельность в колледже культуры.
– И приносит не только радость. Добился, чтобы на первом курсе групповые занятия шли два часа в неделю, а не час, как раньше. В каких кабинетах придумывают эти нормы? Конечно, мы работаем не по программе: прошу руководство давать мне окна между уроками, прихожу на занятия вечером, утром, чтобы проводить занятия. За это, конечно, никто не платит. Да и что зарплата! Мы совместители, нам ставку не дают. У меня в этом году первый, третий и четвертый курсы. До этого 14 лет преподавал в музыкальном колледже. Актерское отделение закрылось, но появился совместный проект ТЮЗа и колледжа культуры. Набираем студентов на актерское отделение, репетируем и играем дипломные работы в театре на малой сцене.
– Зачем дети идут учиться актерской профессии?
– Не знаю. Они сами не знают. Они поступают 15–17-летними – им бы от родителей вырваться, в общаге потусоваться, любовь-морковь покрутить. Ребята только к третьему курсу просыпаются, что-то устаканивается в них психологически и физически.
Недавно закончился прием, был конкурс: на восемь мест 50 человек. В наборе этого года было много 20-летних, даже одна девушка 28-летняя пришла, очень хорошая, кстати. Возраст 17 и 20 лет – это небо и земля. Я задавал прошлому выпуску традиционный вопрос, кто хочет быть артистом. Только половина подняла руки. В этом ничего страшного нет – просто они начали понимать, что такое театр и что такое профессия актера. Ребята не пропадут: у них есть вторая профессия – преподаватель театрального коллектива. Со своим дипломом могут поступать в любой театр, идти учиться дальше. У нас в ТЮЗе с таким образованием работают два ученика Александра Евдокимова, мои – Вика, Рома и Влас, и из музыкального колледжа – Андрей Иванов младший. Наши ученики с актерского отделения музколледжа поют в оперных театрах, окончив консерваторию, конечно. Но Екатерина Санникова говорила, что ее взяли в театр только потому, что она училась на актерском. Голос – это, конечно, главное, но в оперных театрах важно уметь двигаться, чувствовать себя свободным, быть не только певцом, но и артистом.
– Лидия Буланкина работала как раз в этом направлении. С ее уходом театр многого лишился.
– Это огромная потеря – для театра, для города, для культуры. Равного ей нет у нас. Как она репетировала «Эдит Пиаф»! Актриса на сцене и Лида за кулисами – одно целое. У нее была колоссальная способность чувствовать музыку. Мы начинали с ней работать в музколледже, а потом перешли в колледж культуры, где половина студентов была не поющей. Лида развивала актерское пение, она понимала, что это особый вид драматического искусства и что дело не в голосе. Она всегда была готова экспериментировать, шла за артистом, поддерживала его, говорила: пой в любой тональности – я подхвачу. За ней артисты были как за каменной стеной. Это был настолько живой человек, с такой высокой музыкальной культурой! Ужасно жаль.
– Что бы хотел сыграть? Есть роль несыгранная?
– Да. Достоевский, «Село Степанчиково и его обитатели», Фома Опискин. На мой взгляд, очень современный. Одна фраза «Я знаю Русь, и Русь знает меня» много чего стоит.
Материал газеты «Тверские ведомости»
