…Да, это ностальгия по той жизни, свидетельницей которой я оказалась в 60-е годы XX века.
Ностальгия, которая дает редкую возможность вернуться в свое детство, и я благодарна ей за это.
Часть вторая
(к началу истории)
…Сейчас я стояла перед разрушенным монастырем и боялась войти в эти руины. Все же любопытство одержало верх над осторожностью, и я вошла в проем в стене. То, что я увидела, потрясло мою детскую душу. В разрушенном храме валялись комья ссохшейся земли, и стоял нестерпимый запах нечистот, на стенах – непристойные надписи. Я почувствовала, что произошло осквернение, надругательство над чем-то таким чего я не могла выразить словами. Я же была как все советские дети атеистка, и такие слова как «Бог» «Святость» были мне не то чтобы совсем неизвестны, но совершенно непонятны. Я почему-то подумала об ушедших монахинях, о девочке, жившей в монастыре, и чувство сиротства охватило меня. Да, да, меня, потому что я очень ясно вдруг поняла, что в моей жизни не было чего-то главного.
Напротив деревянных ворот, за которыми начинались так нравившиеся мне мостки, по которым я с таким удовольствие бегала к часовне, находилась церковь с одним куполом. Она не была разрушена и совсем не казалась разоренной. Подойдя к ней, я увидела, что церковь заперта. Как жаль! Мне так хотелось войти в нее. Потом Ягодка объяснила мне, что в этой церкви сразу же после ее закрытия был клуб, а затем в ней хранили зерно, то есть церковь стала зернохранилищем.
А пока я грустно побрела вверх по дороге. На холме стояла небольшая постройка похожая на длинную избу. Подойдя поближе, я увидела дощечку с надписью «Школа». Сразу же вспомнился кинофильм «Сельская учительница» с прекрасной актрисой Верой Марецкой в главной роли. И я представила себе учительницу этой школы, небольшие классы, школьную доску. «Как хорошо, наверное, учиться в этой школе» – подумалось мне. « В окна виден лес, небо, церковь. На переменах можно выбегать на этот простор и дышать этим цветочным пряным воздухом. В воздухе действительно стоял аромат цветов. Я прошла за школу и оказалась лугу невиданной красоты. Это был даже не луг, а яркая разноцветная мозаика. Я опустилась на колени, чтобы лучше рассмотреть эти синие желтые белые красные цветы. Некоторые из них я знала. Это были колокольчики ромашки и иван-чай. Но были и совсем необыкновенные колокольчики, высокие с очень крупными цветами. Название многих других растений я не знала, но это не мешало восхищаться этим цветочным царством, смотреть, как толстые шмели-трудяги выполняют свою ответственную работу. Я была околдована, и мне совсем не хотелось уходить. Я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете.
Но тут внизу на дороге я услышала какой-то крик. Прислушавшись, я разобрала слова «Передвижка! Передвижка приехала!». По дороге бежал какой-то мальчишка и энергично размахивал руками. И тотчас же из изб стали выходить люди. Я и представить себе не могла, что в деревне живет так много людей. Все торопились к машине, стоящей возле небольшого пригорка между двумя избами. Конечно же, я со всех ног бросилась туда. На меня никто не обратил особого внимания, хотя бабушка предупреждала меня, что меня как нового да еще городского человека все будут разглядывать. Лишь одна старушка сказала, обращаясь ко всем и показывая на меня рукой: « А это Тонюшкина внучка. Они недавно приехали из Ленинграда». «Да знаем, знаем уже!» — ответило ей несколько голосов. Как оказалось, пока я бегала по деревне, в избе у Ягодки перебывала уже почти вся деревня. Бабушка уже успела рассказать городские новости и расспросить всех о деревенских новостях. Я поздоровалась со всеми, но мне очень хотелось узнать, что же это такое «передвижка» и почему она наделала такой переполох. Мое любопытство было быстро удовлетворено. Стоявшая радом девочка пояснила: « Кино привезли». Все что происходило затем тоже потрясло меня. В Ленинграде я ходила смотреть фильмы в кинотеатр. Совсем рядом с моим домом находился кинотеатр «Совет» (его снесли в начале 21 века, а на его месте построили отель Эмеральд). Бабушка называла «Совет» — наш придворный кинотеатр. А здесь киномеханик достал из кузова машины экран. Этот экран показался мне тогда широкой простыней. Жители деревни, которых стало еще больше (оказалось, пришли зрители из соседней деревни), долго усаживались перед ним кто на принесенные из дома стулья и табуретки, кто на какие-то деревянные чурбачки, а мы ребята впереди всех прямо на земле. Пока шли приготовления к сеансу, уже стемнело. Киномеханик громко возгласил «Начинаю!», и начался самый необычный в моей жизни кинопоказ. Это были короткометражные фильмы «Женихи» и «Ножи». Первый фильм я почти не помню, а вот второй запомнился мне на всю жизнь. Я впервые увидела на экране артиста Кирилла Лаврова, и с первых же кадров была им покорена навсегда. Восхищение талантом Кирилла Лаврова живет в моем сердце и по сей день. Какой же это был веселый киносеанс, как дружно мы все смеялись, какие шуточки неожиданно отпускали взрослые по поводу того, что происходило на экране. Все превратились в непосредственных наивных детей, которые искренне радовались и этому вечеру и самой жизни. Показ закончился. Все нехотя расходились, спрашивали у киномеханика, когда еще он приедет. А я вдруг почувствовала, какой крепкой нитью связана с этими людьми и с деревней «Волговерховье», которая стала навсегда уже мне родной.
Я тоже пошла к своей избе, открыла дверь и оказалась в темных сенях. Машинально я стала шарить по стене, пытаясь найти выключатель. Что-то задела ногой, что-то загремело, дверь в комнату распахнулась, и я увидела Ягодку с керосиновой лампой в руках. « Проходи, проходи! Я тебе посвечу!» — проговорила она, уступая мне проход. В комнате за столом уже сидела бабушка. Она улыбалась, и при свете лампы улыбка была какой-то необычной. « Ну, понравился фильм? А теперь ужинать и на лежанку» — весело сказала она. В Волговерховье бабушка молодела. Я действительно в то лето запомнила ее всегда улыбающейся. Я чувствовала в бабушке внутреннее спокойствие, которого мне так не хватало в ней в Ленинграде. Не только отпуск был тому причиной. Потеряв на войне мужа, она подняла одна двоих детей, теперь растила меня свою внучку. Бабушка заботилась о нас и была опорой семьи. В Волговерховье была Ягодка, которая заботилась о ней.
По субботам мы ходили к соседям в баню. Почему-то я очень хорошо запомнила один субботний вечер, когда на закате солнце было особенно ярким, и на деревню словно пролились золотые потоки, а на всю улицу раздавалась звучащая из радиоприемника песня: « В субботу вечером, в субботу вечером, когда огни везде горят». В то время был только один выходной день в неделю. Вечер субботы был в нашей семье, как впрочем, наверное, в любой другой советской семье, радостным ожиданием предстоящего выходного. И теперь в Волговерховье я испытала такое же чувство радости. Но вот само посещение бани для меня было совсем нерадостным. Почему-то мы с бабушкой шли в баню по свежескошенной траве. Эта трава была очень колкая, я постоянно вскрикивала от боли, а бабушка говорила, что ходить по такой траве очень полезно для организма. Самое страшное начиналось в самой бане. Она топилась по-черному. Чтобы войти в саму баню надо было очень низко наклонять голову, а потом, потом…я попадала в какое-то адово подземелье. За что бы я ни схватилась, на руке оставался черный след. В углу стояла раскаленная печь – каменка и все вокруг было черным и дышало жаром. У меня перехватывало дыхание, я хватала ртом воздух как рыба, выброшенная на берег, а бабушка с наслаждением окатывала водой камни, от них поднимался густой пар, и вся эта картина действовала на меня устрашающе.
Я с нетерпением ждала, когда бабушка в полной мере насладится деревенской баней, и мы вернемся обратно к Ягодке. Но зато дома в избе мои пытки вознаграждались удивительным чаепитием. На столе стоял самовар, не электрический, а настоящий, который разжигался щепками. В центре стола стояли вазочки с домашним вареньем. Какого варенья тут только не было: и из черной смородины, из малины, земляники, брусники. Мы выпивали по 5-6 чашек этого вкуснейшего чая. Больше нигде я не могла выпить больше двух чашек чая, а вот в Волговерховье я делала это с удовольствием. Потом я снимала полотенце, обмотанное вокруг головы, и сушила волосы, расчесывая их гребнем (так Ягодка называла расческу, и это слово «гребень» мне очень нравилось, как будто оно пришло из старинной сказки). От волжской воды волосы были удивительно мягкими и шелковистыми.
Приближалась ночь. При свете керосиновой лампы я забралась на свою любимую лежанку и думала: «Как хорошо, что мы приехали в деревню».
Утром я просыпалась от мычания коров. Мимо наших окон проходило стадо. Я быстро соскакивала на пол и прилипала к окну. Так близко видеть коров я могла тоже только в Волговерховье. Да, все разнообразие мира домашних животных я узнала именно в то лето. Куры, петухи, гуси, утки, овцы, бараны, козы, лошади, коровы – я могла наблюдать за ними очень долго. В городе в пору моего раннего детства еще можно было увидеть лошадей, везущих телегу. Но это случалось довольно редко. А в Волговерховье мне даже разрешали погладить корову или лошадь, правда, в присутствии взрослого. Я сама кормила кур. Их у Ягодки было много. Но почему-то я совсем не помню собак и кошек, хотя их очень люблю. Наверное, для детского восприятия они были привычны, и я просто не обращала на них внимания. Другое дело те животные, которых я могла видеть только в деревне.
Однажды мы с бабушкой пошли к соседке. Начиналась ягодная пора, и бабушка хотела расспросить про богатые ягодами места. И вот, войдя в избу, я буквально застыла на пороге. Почти всю боковую комнату, которая хорошо была видна через открытую дверь, занимало странное сооружение. На большой горизонтальной гребенке я даже заметила цветные полоски из ткани. Открыв от удивления рот, я отправилась в боковушку. Непонятное сооружение неудержимо влекло меня к себе. Тем временем бабушка с соседкой сели за стол и начали чаевничать. « Что-то моя внучка там застряла» — услышала я бабушкин голос. Соседка поднялась из-за стола, вошла в боковую комнату, подошла ко мне и, увидев мой изумленный вид, сказала: « Так это же ткацкий станок!». «Как Вы сами умеете ткать?» — продолжала я удивляться. В Ленинграде я видела кинофильм « Светлый путь» со знаменитой артисткой Любовью Орловой в главной роли и хорошо представляла себе огромный цех с мощными станками, работающими автоматически. Сама Любовь Орлова казалась мне настоящей волшебницей, которая одна и могла совершать подобное действо, создавать целые полотнища красивых ярких тканей. Здесь же в Волговерховье – маленькая комната, казавшийся мне очень громоздким, ткацкий станок, и обычная женщина, которая может творить такое — же волшебство! Это не укладывалось в моей голове. И тогда тетя Маня, так звали соседку, пригласила меня прийти к ней вечером. Как же я ждала этого вечера, и едва начало темнеть, прибежала к ней в избу. « Ну, смотри!» — сказала она. Открыв дверцу шкафа, она сбросила на пол целый ворох цветных полосок, нарезанных из ткани. Затем она подвела меня к станку и объяснила, что такое основа. «Сейчас мы с тобой будем ткать половик. Подавай мне по одной полоске» — приказала тетя Маня, и таинственная работа началась. Из отдельных полосок на моих глазах создавалось нечто цельное прекрасное. Я всю жизнь помню этот ткацкий станок и этот небольшой половик. Намного позднее, уже учась в институте и прочитав греческий миф, в котором мойры, богини судьбы, плетут из нитей людские судьбы, я поняла, что впервые столкнулась с такой богиней в Волговерховье, и звали ее тетя Маня. Я поняла, что там, в Волговерховье именно она открыла мне тайну сплетения человеческих судеб.
Была в деревне одна старушка, которую все называли Ириша. Я хорошо запомнила ее домик справа от часовни над истоком Волги. Домик был очень опрятный и какой-то строгий. В комнатах – совсем мало мебели. Я не помню лавок, какие стояли вдоль стен в других избах. Мне запомнились изящные совсем не деревенские стулья, Но самое главное, что поразило мое детское воображение – это был крест, висевший над кроватью Ириши. Крест находился прямо над ее изголовьем. Сама Ириша была худенькая хрупкая и совсем не походила на деревенскую женщину. Сейчас я думаю, а не была ли она одной из тех монахинь, что в одну ночь покинули монастырь.
И еще одна жительница Волговерховья осталась в моей памяти. К сожалению, я не помню ее имени. В отличие от невесомой Ириши, она была крепкого сложения и дышала здоровьем. Убранство ее избы я тоже не запомнила, но вот чердак! Это было царство настоящей лесной Ведуньи. В моей детской памяти жила хозяйка медной горы из сказов Бажова. А это была хозяйка лесов и лугов. На чердаке от одной стены до другой было натянуто несметное количество веревок, а на этих веревках сушились травы. Травы были собраны в пучки и, как я поняла, висели на веревках не как попало, а в определенном порядке. И такой пряный дурманящий дух стоял на чердаке, что моя голова даже немного кружилась. Может быть, именно с того далекого лета и зародился во мне интерес к необычным травам, излечивающим людей?
Во время моих летних каникул была в Волговерховье особая пора, когда все женщины выходили в поле жать рожь. Вместе со всеми выходила и Ягодка. Мы с бабушкой оставались в деревне, но зато в полдень шли в поле, чтобы принести Ягодке обед. В корзине лежали хлеб, яйца, вареные картофелины, головка лука, соль, а в бутылке – молоко.
Поле тоже стало для меня настоящим открытием. Поле – это особое пространство, в котором нет границ, но хорошо виден горизонт. В поле я ощутила себя совсем не так как ощущала себя в лесу и тем более в городе. Что-то распахивалось внутри тебя, и ты сам становился безграничным. Поле поразило меня золотом зрелых стеблей и колосьев ржи и синими огоньками васильков. Бабушка всегда говорила, что очень любит эти цветы. Как ловко женщины срезали эти стебли, и как сжималось мое сердце при виде срезанных васильков случайно попавших под серп. А потом я видела, как срезанные стебли складываются в снопы. Снопы походили на небольшие домики, разбросанные по полю, и в них обязательно должны были жить маленькие сказочные человечки. Я почему-то была уверена, что когда все уходили с поля, человечки выскакивали из своих домиков, и начиналась их веселая жизнь на приволье.
Когда оканчивалась пора жатвы, в деревне тоже устраивалось праздничное гулянье. Оно главным образом происходило на площадке перед избами, находившимися напротив деревянных ворот с надписью «Исток великой русской реки Волги». Думаю, это было неслучайно. Открытых пространств в деревне и около нее было достаточно. Но именно исток притягивал к себе людей. В этом стремлении виделось что-то древнее, угадывалось то далекое-далекое прошлое, когда наши далекие предки почитали истоки рек, когда они хорошо осознавали, что вода – источник жизни.
В день гулянья съезжались жители окрестных деревень. Помню очень много подвод, много лошадей. Все ходили по деревне нарядные и веселые. Но самое-то веселье начиналось вечером. На скамейку садился гармонист, мы, ребятня, устраивались на бревнах и с нетерпением ждали, когда прозвучит звонкое слово «Кадриль!». Это был не просто танец, это тоже был своеобразный ритуал. Пары сходились, расходились, менялись партнерами. И все это происходило в определенном каком-то завораживающем ритме. И в этом ритме чувствовалась какая-то неизменность, что-то вечное и незыблемое. То, что остается важным для человека на всю жизнь, и без чего жить он не сможет.
Я помню тебя Волговерховье. Ты напоило меня живой водой из истока великой реки. Ты дала мне силу и научила любить землю, на которой жили прадеды.
Ты живешь во мне такой, какой тебя впервые увидела девятилетняя городская девочка.
