Было это морозным солнечным февральским днем 1942 года. Уже два месяца как освободили от немцев наш город, уже мы получаем по карточкам хлеб, снова ходим в школу, хотя в ней очень холодно, почти как на улице, на стенах иней
Было это морозным солнечным февральским днем 1942 года. Уже два месяца как освободили от немцев наш город, уже мы получаем по карточкам хлеб, снова ходим в школу, хотя в ней очень холодно, почти как на улице, на стенах иней. Уроки короткие, занимаемся понемногу. Я хожу во второй класс.
Однажды после школы мама дает мне хлебные карточки с деньгами, говорит: «Сходи за хлебом». А идти было всего полквартала, через улицу Урицкого до Пироговского магазина. Очередь небольшая. Одна продавщица отрезает в карточках талончики и получает деньги, а вторая режет хлеб, доставая нож из ведра с водой, которое стоит на табуретке. Хлеб в те времена пекли большими буханками по два килограмма, он был черным и липким. А получали люди понемногу. И буханку приходилось резать на много частей, то и дело макая нож в воду, чтобы он не «лип к хлебу» (так это объяснялось). Невелика премудрость, но за смену немало хлебушка уходило с водой. Еще продавали хлеб на базаре, и стоил он там пятьсот рублей буханка, а маме моей, дворнику, платили триста в месяц.
Мы тогда получали на троих ровно килограмм. Мама по рабочей карточке - 500 граммов, отец-инвалид - 250 г и я - иждивенец - 250 г. Мы, мальчишки и девчонки, с удовольствием бегали в магазин за хлебом. При взвешивании продавцы никогда не отрезали точно, всегда получались довески, один, а то и два. Это были наши радостные трофеи, за них дома никого не ругали.
В тот день мне достался ма-аленький довесочек. Я, еще не выйдя из магазина, проглотил его не жевавши. На улице обнаружил, что верхняя корка моей полбуханки совсем не держится, только взялся за нее - она отвалилась, съел и ее. Корка была подгоревшей, и во рту сделалось горьковато. Невольно я оторвал уже и заднюю корку. С ней управился еще проворнее. Оставались две боковые и нижняя, которые я откусывал, уже не помня себя. И когда я подошел к дому, в руках моих остался липкий мякиш…
До сознания дошло: что я наделал?! Как отрешенный, медленно прошел мимо дома, дворами вышел к разрушенной бубличной, забрался в подвал, сел в углу на корточки и дожевал остаток хлеба. Уже не чувствуя мороза, стал дремать. Во рту еще блаженно кислило, чувствовался вкус только что съеденного хлеба. Впервые за долгие месяцы недоедания я насытился, съев целый килограмм хлеба. Очнулся от маминого плачущего голоса: «Ты жив?»
Дома меня не ругали.
В тот вечер мы все плакали, проклиная Гитлера и войну…
Юрий АКИМУШКИН
