Было это морозным солнечным февральским днем 1942 года. Уже два месяца как освободили от немцев наш город, уже мы получаем по карточкам хлеб, снова ходим в школу, хотя в ней очень холодно, почти как на улице, на стенах иней
Однажды после школы мама дает мне хлебные карточки с деньгами, говорит: «Сходи за хлебом». А идти было всего полквартала, через улицу Урицкого до Пироговского магазина. Очередь небольшая. Одна продавщица отрезает в карточках талончики и получает деньги, а вторая режет хлеб, доставая нож из ведра с водой, которое стоит на табуретке. Хлеб в те времена пекли большими буханками по два килограмма, он был черным и липким. А получали люди понемногу. И буханку приходилось резать на много частей, то и дело макая нож в воду, чтобы он не «лип к хлебу» (так это объяснялось). Невелика премудрость, но за смену немало хлебушка уходило с водой. Еще продавали хлеб на базаре, и стоил он там пятьсот рублей буханка, а маме моей, дворнику, платили триста в месяц.
Мы тогда получали на троих ровно килограмм. Мама по рабочей карточке - 500 граммов, отец-инвалид - 250 г и я - иждивенец - 250 г. Мы, мальчишки и девчонки, с удовольствием бегали в магазин за хлебом. При взвешивании продавцы никогда не отрезали точно, всегда получались довески, один, а то и два. Это были наши радостные трофеи, за них дома никого не ругали.
В тот день мне достался ма-аленький довесочек. Я, еще не выйдя из магазина, проглотил его не жевавши. На улице обнаружил, что верхняя корка моей полбуханки совсем не держится, только взялся за нее - она отвалилась, съел и ее. Корка была подгоревшей, и во рту сделалось горьковато. Невольно я оторвал уже и заднюю корку. С ней управился еще проворнее. Оставались две боковые и нижняя, которые я откусывал, уже не помня себя. И когда я подошел к дому, в руках моих остался липкий мякиш…
До сознания дошло: что я наделал?! Как отрешенный, медленно прошел мимо дома, дворами вышел к разрушенной бубличной, забрался в подвал, сел в углу на корточки и дожевал остаток хлеба. Уже не чувствуя мороза, стал дремать. Во рту еще блаженно кислило, чувствовался вкус только что съеденного хлеба. Впервые за долгие месяцы недоедания я насытился, съев целый килограмм хлеба. Очнулся от маминого плачущего голоса: «Ты жив?»
Дома меня не ругали.
В тот вечер мы все плакали, проклиная Гитлера и войну…
Юрий АКИМУШКИН